«ОТ РОССИЙСКОЙ ЧЕПУХИ ЧЕРЕПА СЛЕТАЮТ»

Он смеялся, когда было совсем не смешно. Над эпохой, жизнью, людьми — простыми и государственными. Его имя знала вся Россия.

Саша Черный был не просто талантлив, он и по сей день актуален — до невероятности. Как и столетие с лишним назад, «от российской чепухи черепа слетают», «тянет из окошка об мостовую брякнуть шалой головой», И не увядает вопрос: «Во имя чего казнокрады гурьбою бегут в патриоты?»

Давайте поговорим. Не о нем — с ним. Да-да, с ним, трагическим комиком! Откроем сборник Саши Черного и вместе улыбнемся — иной раз сквозь слезы…

— Вы — известный поэт, однако…

— …в литературном прейскуранте я занесен на скорбный лист: «Нельзя, мол, отказать в таланте, но безнадежный пессимист.

— А если выразиться еще более образно?

— Ярлык пришит. Как для дантиста все рты полны гнилых зубов, так для поэта-пессимиста, земля — коллекция гробов.

— Кого вы себе напоминаете?

— Я похож на родильницу, я готов скрежетать… Проклинаю чернильницу и чернильницы мать! Патлы дыбом взлохмачены, отупел, как овца, — ах, все рифмы истрачены. До конца, до конца!..

Рифму, рифму! Иссякаю — к рифме тему сам найду… Ногти в бешенстве кусаю и в бессильном трансе жду.

Его настоящее имя — Александр Гликберг. Родился в Одессе, городе, подарившем России немало искрящихся юмором талантов: Исаак Бабель, Валентин Катаев, Илья Ильф, Евгений Петров. Но раньше всех появился на свет Саша Черный. Но им он стал позже… Волею обстоятельств молодой человек очутился в Житомире. И там, в газете «Волынский вестник» опубликовал первое стихотворение, которое называлось «Дневник резонера». Строки, высмеивавшие провинциальные нравы, венчала странная подпись «Сам по себе». Таким — ни на кого не похожим — поэт из Одессы и стал в русской литературе. Сидел начинающий талант в редакции местной газеты и мучился вопросом:

«Чем в следующем номере

Заполнить сотню строк? 

Зимою жизнь в Житомире Сонлива, как сурок" 

И, саркастически улыбаясь, выводил:

«Живет перепечатками Газета-инвалид 

И только опечатками

Порой развеселит"

— Ваше самое большое желание?

— Жить на вершине голой, писать простые сонеты… И брать от людей из дола хлеб, вино и котлеты. Сжечь корабли и впереди, и сзади, лечь на кровать, не глядя ни на что, уснуть без снов и, любопытства ради, проснуться лет чрез сто.

— И что вы увидите? Историки утверждают, что нынешняя ситуация в России напоминает ту, что сложилась в начале прошлого столетия. Впрочем, хотелось бы услышать об этом из первых уст. Какой, например, была Дума? 

— Что ни слово — то реформа, что ни шаг — идут вперед… Расширяется платформа — сторонись, честной народ! Резолюцию выносят: всем свободу и права, воли требуют — не просят — надоели всем слова…

Кто превысил полномочья, кто готовил переход… «Разорвать бы их на клочья!..» — глухо шепчется народ… В шею давши всем свободам, обратимся к старине — в пику западным народам будем счастливы вполне!..

Закрывай, ребята, Думу — есть у нас Народный Дом… Вместо Думы денег сумму мы на образ соберем…

— Какой-то партии вы сочувствуете? Октябристам, кадетам или…

— Кухарка — монархистка, аристократ — свояк, мамаша — анархистка, а я — я просто так… Дочурка-гимназистка (всего ей десять лет), и та социалистка, — таков уж нынче свет!.. Молю тебя, создатель (Совсем я не шучу), я русский обыватель — я просто жить хочу!

Молодой человек, захваченный честолюбивыми мечтами, перебрался в Санкт-Петербург и устроился на Службу сборов Варшавской железной дороги. Канцелярская работа — отчеты, балансы, счета — навевали на него тоску. Зато на службе можно было «собирать» персонажи своих будущих сатир и памфлетов. Почему он взял себе такой псевдоним? Все просто. В семье Гликбергов было два сына с именем Саша — светлый и черноволосый. Тот, второй и стал поэтом.

В первом же стихотворении «Чепуха», опубликованном в журнале «Зритель», Саша Черный больно «куснул» власть:

«Трепов - мягче сатаны,

Дурново — с талантом,

Нам свободы не нужны,

А рейтузы с кантом".

Из-за этих стихов журнал закрыли. А стихотворец стал желанным гостем на страницах едва ли не всех сатирических изданий Российской империи. С «безнадежным пессимизмом» Саша Черный обнажал симптомы духовной болезни, поразившей «всех нищих духом».

Он был не только насмешливым, ядовитым сатириком, но и нежным лириком. Писал о нежных чувствах, детях, братьях наших меньших…

— Продолжим разговор о России начала ХХ века. И снова будем искать сходство с реальностью XXI столетия… 

— Слишком много разговоров, пересудов, перекоров, бесконечных рассуждений, полувзглядов, полумнений… Слишком много безразличных, веселящихся, безличных, жизнерадостно-утробных, всепрощающих, не злобных… Слишком много терпеливых, неуверенных, плаксивых, робких, маленьких, забитых, растерявшихся, разбитых… Слишком много паразитов, фарисеев, иезуитов, губернаторов, удавов, патриотов, волкодавов… Слишком много слуг лукавых, партий правых, жертв кровавых… 

— Какой можно сделать вывод?

— И растет в душе тревога, что терпения у бога слишком много!

— Что вы вкладываете в понятие «злободневность»?

— Я сегодня всю ночь просидел до утра, — я испортил, волнуясь, четыре пера: злободневность мелькала, как бешеный хвост, я поймал ее, плюнул и свез на погост. Называть наглецов наглецами, увы, не по силам для бедной моей головы, наглецы не поверят, а зрячих смешно убеждать в том, что зрячим известно давно.

— Поговорим о российской прессе. Вы читаете газеты? На какие публикации обращаете внимание? 

— Ах, жизнь полна суровости, заплачешь над судьбой: единственные новости — парад и мордобой!.. Боговздорец иль политик, радикал иль черный рак, гениальный иль дурак, оптимист иль кислый нытик на газетной простыне все найдут свое вполне. Получая аккуратно каждый день листы газет, бандероли не вскрывая, вы спокойно, не читая, их бросайте за буфет.

— Вы так и поступали? 

— Целый месяц эту пробу я проделал. Оживаю! Потерял слепую злобу, сам себя не истязаю; появился аппетит, даже мысли появились… Снова щеки округлились… И печенка не болит.

— Ваша добрая знакомая Марина Цветаева называли читателей газет «жевателями мастик», «хватателями минут», «глотателями пустот». А что вы думаете о них? 

— Кто в трамвае, как акула, отвратительно зевает? То зевает друг-читатель над скучнейшею газетой. Он жует ее в трамвае, дома, в бане и на службе, в ресторанах и в экспрессе, и в отдельном кабинете. Каждый день с утра он знает, с кем обедал Франц-Иосиф и какую глупость в Думе толстый Бобринский сморозил…

— Над чем вы сейчас работаете?

— Сорвавши белые перчатки и корчась в гуще жития, упорно правлю опечатки в безумной книге бытия.

— Что вы скажете напоследок нашим читателям?

— Полюби безотчетную радость полета… Разверни свою душу до полных границ. Будь женой или мужем, сестрой или братом, акушеркой, художником, нянькой, врачом, отдавай — и, дрожа, не тянись за возвратом: все сердца открываются этим ключом. Есть еще острова одиночества мысли — будь умен и не бойся на них отдыхать. Там обрывы над темной водою нависли — можешь думать… и камешки в воду бросать…

А вопросы… Вопросы не знают ответа — налетят, разожгут и умчатся, как корь. Соломон нам оставил два мудрых совета убегай от тоски и с глупцами не спорь.

Из очерка Александра Куприна 1932 года «О Саше Черном»: «…Но вот пришла по телеграфу нежданная и горькая весть: «Саша Черный скоропостижно скончался». И ходят по Парижу русские люди и говорят при встречах: «Саша Черный умер — неужели правда? Саша Черный скончался! Какое несчастье, какая несправедливость! Зачем так рано?» И это говорят все: бывшие политики, бывшие воины, шоферы и рабочие, женщины всех возрастов, девушки, мальчики и девочки — все!

Тихое народное горе. И рыжая девчонка лет одиннадцати, научившаяся читать по его азбуке с картинками, спросила меня под вечер на улице:
 — Скажите, это правду говорят, что моего Саши Черного больше уже нет?
И у нее задрожала нижняя губа.

Нет, Катя, — решился я ответить.— Умирает только тело человека, подобно тому, как умирают листья на дереве. Человеческий же дух не умирает никогда. Потому-то и твой Саша Черный будет жить еще много сотен лет, ибо сделанное им — сделано навеки и обвеяно чистым юмором, который — лучшая гарантия для бессмертия".