Культура и экономика имеют между собой значительно больше общего, чем принято думать. 15 лет назад Самюэль Хантигтон отметил: «Культура имеет значение». Тем самым он переформулировал другую знаменитую фразу, сказанную Дугласом Нортом: «Институты имеют значение». Научно доказанное наличие в мировом развитии культурного фактора было обнаружено сравнительно недавно — семь лет назад. Так что это свежее открытие в мировой экономической науке.
Отправной точкой рассуждений являются графики экономического развития всех стран мира за последние 200 лет. Во-первых, они явно свидетельствуют, что лидеры и аутсайдеры мирового экономического развития не меняются: Европа и Америка опережают всех как в 1800 году, так и сегодня, а Африка всегда остается в конце. Во-вторых, разрыв между лидерами и отстающими не уменьшился, а увеличился с 4 до 200 раз. То есть вместо конвергенции мы наблюдаем дивергенцию экономического развития. В-третьих, прогресс имеет место, потому что во всем мире люди стали жить дольше и умирать позже.
Экономисты могут дать объяснение этим долгосрочным трендам. Статистик Агнус Мэдисон свел данные о развитии всех стран за 200 лет в один график, и оказалось, что существует две линии развития стран. Существуют страны, которые медленно, но стабильно развиваются — это Западная Европа и Америка плюс Израиль и Новая Зеландия, а есть остальные 175 стран, которые скорее стагнируют. Имеются случаи, когда страна сходит со второй траектории и врывается на траекторию А. Таких в мировой истории зафиксировано пять: Япония, Южная Корея, Сингапур, Тайвань, Гонконг. Очевидно, что существуют какие-то культурные особенности, которые влияют на принадлежность страны к тому или иному пути.
Гипотеза, которая обладает хорошим объяснительным потенциалом влияния культуры на экономику, изначально к ней не относилась. В 1985 году экономист Пол Дэвид опубликовал статью «Клио и экономическая теория QWERTY» и обнаружил странную вещь. По непонятной причине в левом углу латинской клавиатуры стоит эта комбинация. Это неудобно с точки зрения эргономики. Другой пример — ширина железнодорожной колеи. Исследования показали, что технически оптимальная ширина дорожной колеи — та, которая принята в России, а не во всем мире, но никто из-за этого не будет массово перекладывать шпалы. И исследуя данный феномен, Пол Дэвид показал, что при распространении технических стандартов существует вероятность попадания в подобный стандарт ошибки. Более того, будучи однажды принятым, он становится удобным и создает сетевые эффекты и экономию на масштабе, затрудняет его изменение и, следовательно, исправление ошибки. Относительно клавиатуры догадка состоит в том, что так называлась фирма, выпускавшая печатные машинки. Теперь нет ни машинок, ни фирмы, а стандарт есть, и его менять никто не собирается.
Так вот идея, что ошибки могут быть крайне жизнеспособны и передаваться из поколения в поколение, очень способствовала пониманию влияния культуры на то, как живут страны. На основе «феномена QWERTY» нобелевский лауреат, создатель теории институционального развития Дуглас Норт в статье «Институты и экономический рост: историческое введение» объяснил различие в траекториях развития Англии и Испании в XVII-XIX веках, которое продолжается до сих пор. В то время Испания и Англия были странами с очень близкими показателями по занятости, населению, политическим проблемам, внешней экспансии. Но через 300 лет Англия стала первой страной мира, научным лидером, промышленной мастерской, а Испания — одной из самых отсталых стран Европы. Причина? Случайность, говорит Норт, точно так же как с QWERTY. По стечению обстоятельств вопрос о налогах в Испании попал к королю, а в Англии — в руки парламента. Потом придуманы объяснения экономистов, что лучше, когда налогоплательщики контролируют налоги, но это все появилось только в XVIII веке, а не в XVI веке, когда решение было принято.
Оно повлияло на развитие стран, в Англии налогоплательщики пришли к выводу, что прибыльнее инвестировать и увеличивать богатство, а в Испании, поскольку налогоплательщики не могли контролировать расходы короля, более выгодным было красть доходы казны, чем испанцы успешно и занимались. Так ошибка первоначального институционального выбора определила развитие стран. Именно институты закладывают траектории развития страны, а устойчивой эту траекторию делает культура, начиная от представления о времени до образа жизни в семье.
Приведу два интересных примера, показывающие на практике долгосрочную роль культуры в экономике. Первый — из Латинской Америки. В Боливии и Перу с 1573 по 1812 год существовала система миты. Она обязывала 1/7 мужского населения в принудительном порядке работать на шахтах. Районы с данной системой имеют четкие границы, что позволяет оценить ее социокультурный эффект, а он печален: снижение в обществе доверия, эмиграция, ухудшение работы любого социального института. Что мы имеем сейчас в регионах, где существовала данная система? Во всех этих районах сейчас, спустя 200 лет, ниже продолжительность жизни, уровень образования и строительства дорог, выше активность террористической группировки «Сияющий путь».
Другой пример — с территории бывшей Российской империи. А именно — черта оседлости. Она отменена более 100 лет назад. Нееврейские группы выработали нормы идентичности, включавшие ценности, противоположные тем, с которыми ассоциировались евреи, — «антирыночную культуру». Кроме того, в ходе противостояния евреев и неевреев развились так называемые бондинговые связи: «своей группе доверие есть, чужим — нет». Черты оседлости давно не существует, но антирыночный менталитет внутри ее бывших границ есть до сих пор.
Таким образом, имеет место культурный капитал, который можно измерить (есть более десяти различных методик), в него можно инвестировать через образование и семейные институты, и его можно эффективно использовать для экономического развития. Самым важным примером является следующая статистика: существует корреляция между цифрами объемов международной торговли и таким показателем, как избегание неопределенности. Чем последний больше, тем торговля ниже. Это логично, ведь избегание неопределенности приводит к росту трансакционных издержек заключения контракта и поиска информации. А в России показатель избегания неопределенности крайне высок, другими словами, наше население, в отличие от граждан других развитых стран, крайне боится будущего.
Теперь поговорим о том, как вышеописанная теория относится к России. Вот уже десятилетия у нас говорят о необходимости схождения с ресурсной модели экономики. Теперь подобные обсуждения доносятся разве что не из утюга. Но нет четкой постановки задачи: нельзя сказать «мы уходим от», не говоря «мы уходим туда». А на что же другое мы можем жить?
За всю свою историю Нобелевскую премию в различных областях получил 31 выходец из России. Из этого списка 11 человек уехали в Европу и Америку. Но что важно. Кроме минеральных ресурсов Россия обладает богатством креативных возможностей ее населения. По неким причинам здесь рождаются гениальные умы. Наши эмигранты красноречиво свидетельствуют об их конкурентоспособности на мировых рынках. Способствует ли факт рождения выдающихся умов экономического развитию? Да. Взять, к примеру, Владимира Зворыкина — создателя телевидения. Нынешняя стоимость его изобретения равна 20 ВВП современной Российской Федерации.
Есть и более подробные данные о качестве этого «умственного фонтана». На основе статистики по российским эмигрантам в США, Израиле и Германии можно сделать вывод, что наиболее успешны наши соотечественники в отраслях IT (математики, физики, химики), в области наук о живой природе и сфере искусства, спорта и медиа. Вместе с тем мы можем посмотреть на характеристики, отличающие наших инноваторов от выходцев из других стран. А именно: восприятие профессии как призвания, а не карьеры, фундаментальное образование советского типа, опыт работы в институционально и нормативно неопределенной среде, радикальный индивидуализм и короткий горизонт планирования. Русские нацелены на самореализацию и способны решать сложные задачи. Но в то же время мы, будучи конфликтными индивидуалистами, не способны вписываться в сложные системы, мы плохо соблюдаем стандарты. Русские успешно работают в стартапах, но почти никто не сделал карьеру в крупной компании.
Что более важно, сейчас мы не можем построить инновационную экономику. Низкий горизонт планирования в сочетании с радикальным индивидуализмом и дистанцированием от власти означает, что люди не способны работать в большом коллективе, равно как и влиять на власть и продолжать бояться будущего. То, что мы в состоянии произвести мобилизационный порыв и нацелены на самореализацию — условие важное, но недостаточное. Вышесказанное объясняет, почему русские изобрели водородную бомбу и отправили человека в космос, но не смогли сделать конкурентоспособный автомобиль, холодильник и телевизор. Чтобы произвести массовый продукт, нужно умение соблюдать стандарты, чем русские не отличаются, а вот для создания уникальной штучной вещи этот навык не требуется. Единственное исключение — массовый продукт, созданный в СССР, пользующийся мировым успехом, — автомат Калашникова — подтверждает правило. Ведь в его деталях заложен колоссальный допуск в стандартах. Другими словами, любая нестандартная деятельность в России может быть успешной, а стандартная — нет. Кстати, поэтому давно пора оставить надежды на создание конкурентоспособного российского автопрома.
Эти социокультурные характеристики можно сдвинуть институтами образования. Как никогда актуальна в России первая статья Всемирной декларации университетов 1988 года: «Университет критическим образом создает и распространяет культуру через научные исследования и образование. Чтобы адекватно реагировать на нужды современного мира, он должен иметь моральную и интеллектуальную независимость по отношению к любой политической и экономической власти, реализуя свою деятельность в области исследований и образования». Университеты производят культуру и передают ее в массы. Через образование можно как использовать сильные стороны существующего социокультурного профиля, так и обеспечить сдвиг ценностей и поведенческих установок в сторону модернизации.
По гипотезе Рональда Инглхарта, именно в университете формируются ценности у студентов, поэтому мы можем через университеты воздействовать на будущее. Применительно к России это означает кооперацию с естественно-научными школами, поощрение высокой роли математики в образовании (наша сильная особенность) и упор на командной работе и командном участии в конкуренции. Это обеспечит рост договороспособности наших студентов.
